Ы: Время, прошедшее с момента нашей прошлой беседы, оказалось весьма насыщенным событиями — очевидно, что возникли новые вопросы…

П: Спрашивайте…

Ы: Спасибо. Начну, разумеется, с недоумения по поводу самого громкого медийного сюжета последних недель. Преследования участниц «панк-молебна».

П: Что же вызывает у вас недоумение? Сам факт уголовного преследования этих женщин?

Ы: Скорее, его характер. Строго говоря, юридическая сторона дела.

П: Что вас в ней смущает? Статья 213.1 УК, «Хулиганство». Или вы не находите, что имело место хулиганство?

Ы: Я готов согласиться, что здесь есть основания для суда выяснять непредвзято, имело место хулиганство или не имело, и каков тогда его масштаб. Но меня удивляют две вещи. Во-первых, взятый с момента предварительного следствия очень жесткий стиль преследования — не оставляющий сомнений в том, что приговор, если будет обвинительным, то окажется довольно суровым. А во-вторых, в обвинительном заключении значится, что обвиняемые «явным и недвусмысленным образом выразили свою религиозную ненависть и вражду к одной из существующих в настоящее время религий — христианству». То есть из довольно резиновой формулировки статьи 213:

«1. Хулиганство, то есть грубое нарушение общественного порядка, выражающее

явное неуважение к обществу, совершенное:

а) с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия;

б) по мотивам политической, идеологической, расовой, национальной или

религиозной ненависти или вражды либо по мотивам ненависти или вражды в

отношении какой-либо социальной группы,

— наказывается штрафом в размере от трехсот тысяч до пятисот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до трех лет, либо обязательными работами на срок от ста восьмидесяти до двухсот сорока часов, либо исправительными работами на срок до двух лет, либо лишением свободы на срок до пяти лет.»

выбран крайне сомнительный и труднодоказуемый состав мотива религиозной ненависти (на мой личный взгляд, как раз отсутствовавший в «панк-молебне»), тогда как состав политической ненависти, явным образом артикулированный участницами, им не вменяется. Они ведь пели «Богородица — Путина прогони», а не «Путин — прогони Богородицу». Иначе говоря, возникает ощущение, что либо власти как-то непозволительно прогибаются перед РПЦ, либо стараются скрыть истинные причины репрессий, боясь, что их обвинят в политической брутальности…

П: …тогда как, на самом деле, наказание за хулиганство по мотивам политической ненависти НЕ является подавлением инакомыслия…

Ы: Разумеется. Наказывается же не ненависть сама по себе и даже не всякое ее проявление, а именно в форме грубого нарушения общественного порядка…

П: Что ж — вы задали два вопроса. Хоть и связанных между собой, но различных. О жесткости и о церкви. Начну с первого. Да, я считаю, что наказание должно быть весьма жестким, поскольку совершенный поступок имеет огромную общественную опасность. Жестким и устрашающим, отбивающим у других охоту учинять что-либо подобное.

Поймите меня правильно: первейшая задача власти — сохранение порядка. Все остальное вторично: экономика, социальное развитие, политические процессы и т.д. Мы не имеем права подвергать страну риску массовых волнений, беспорядков — должны правдами и неправдами исключить возможность такого развития событий. Если хотите высоких слов — то это обеспечение главной свободы граждан: гарантии от ужасов анархии. Ради достижения этой цели допустимы почти любые средства и очень значительные жертвы. Однако, решать эту задачу сейчас тяжело как никогда — просто в силу общемировой тенденции. Весь мир переживает период внутренней нестабильности государств, везде власти чувствуют себя сидящими на пороховой бочке — пусть и с разной степенью остроты этого чувства. Такое, кстати, бывало и раньше неоднократно — скажем, в середине ХVII века волна смут прошлась, похоже, по большинству крупных государств земного шара. И вот, исторический опыт подсказывает нам, что классической искрой для пожара межобщинного конфликта становится именно такого рода действие. Следом раздается крик «они наш храм осквернили» — и толпа людей собирается, чтобы в ответ осквернить «их храм». И, понятно, на этом не останавливается. Мы обязаны исключить вероятность такого развития событий. Сделать так, чтобы ни одному шутнику не пришло в голову шутить в столь чувствительной точке. Религиозные верования и обычаи людей — не предмет политических спекуляций и провокативных экспериментов. Отсюда то, что вы назвали, — акцент на религиозном аспекте и показательная жесткость.

Ы: В этой же логике, получается, и пресловутые запреты гей-парадов?

П: Да, можно так считать. Имеется некоторое, причем, довольно ощутимое число людей, у которых подобные демонстрации способны вызвать потерю контроля над собой. Социального контроля. Надо нам их искушать? В какое-то более спокойное время, возможно, и имело бы смысл постепенно приучать их к тому, что люди бывают разными. Но не сейчас. Но, кстати, запрет — не единственный наш метод. Для определенных лиц, достаточно умеренных в своем радикализме, вменяемых, как сейчас модно говорить, мы практикуем воспитательные меры, основанные на позитивных стимулах.

Ы: То есть?

П: Вот вам пример: включение в правительство таких достаточно ярких выразителей националистических взглядов, как Рогозин и Мединский. Оставь мы их за бортом — они с высокой вероятностью радикализировались бы и, благодаря своей харизматичности, могли бы и бед натворить. А так — сам статус члена кабинета подразумевает сдержанность, а вдобавок напряженная работа министра не оставляет особого ресурса для политической деятельности. И, наконец, опыт реальной управленческой работы действует, так сказать, приземляюще — сильно смягчает исходный радикализм, поверьте.

Ы: Понятно. Такая в чистом виде охранительная логика.

П: Пусть так. Теперь про церковь. Что вас смущает?

Ы: Огромный объем привилегий и дотаций разного рода, обрушившийся в последние годы на РПЦ. Все эти передачи уникальных культурных объектов, недвижимости самого разного толка, допуск РПЦ в государственные структуры — армию, школу — и т.д.

П: Не понимаю, чем вы в связи с этим недовольны? Наши оппоненты постоянно говорят о том, что мы зажимаем т.н. «гражданское общество» — не даем развиваться независимым от государства общественным структурам. Так вот вам пример: РПЦ — та самая независимая от государства общественная структура, и мы ее, как вы сами сказали, не только не зажимаем, но и поощряем.

Ы: Недовольны монополизмом. Почему — именно ее? Почему государство помогает РПЦ конкурировать с другими религиозными организациями, создавая режим наименьшего благоприятствования для, допустим, католиков? И вообще на религиозную жизнь граждан смотрит преимущественно глазами РПЦ?

П: Мы руководствуемся примерно теми же соображениями, что я изложил, отвечая на первый вопрос. Власть оставляет за собой право фильтровать общественные движения и организации в разрезе их потенциала организаторов возможных массовых беспорядков.

Ы: Но для этого ведь есть вполне четко прописанные нормы уголовного закона.

П: Есть. Но это уже — крайний случай. Применение таких законов, увы, вещь крайне опасная — способная вызвать эффект, обратный ожидаемому, — радикализацию и расширение деструктивных движений. Знаете поговорку «поздно пить боржом, когда почки отказали»? Вот мы и должны поддерживать почки в порядке — то есть работать на опережение. Не только запрещать радикалов, но и помогать их адекватным оппонентам приобретать популярность.

Ы: А РПЦ?

П: РПЦ, на наш взгляд, близка к идеалу. Сама история русской церкви доказывает, что она никогда не пойдет против государства, против власти. Она просто-напросто без опоры на власть — бессильна, потеряет все: паству, имущество, авторитет. И в полной мере это понимает. Если власть не станет помогать РПЦ, ее место в течение нескольких десятилетий займут другие конфессии, те, что в законах Российской империи назывались «иностранными исповеданиями». Это — результат многовековых усилий русской государственной власти, то есть — штука надежная, проверенная. С другой же стороны — РПЦ имеет свой, во многом отличный от нашего, взгляд на ряд вещей, и этот взгляд разделяют миллионы людей. То есть РПЦ дает им возможность быть услышанными властью, способ гармонизировать интересы. Отдельно хочу обратить внимание на то, что у РПЦ нету зарубежного управляющего центра, это наиболее национальная из религиозных организаций России. Заметьте, что серьезное сотрудничество РПЦ с государством началось лишь после фактического поглощения ею американской РПЦЗ.

Ы: А табачно-нефтяные привилегии 90-х?

П: Это уже не ко мне упрек, так ведь? Но я все же отвечу и на него: да, государство тогда пошло на риск, дало РПЦ шанс, и церковь этим шансом правильно воспользовалась.

Ы: Хорошо, а другие официальные конфессии?

П: С ними ведется работа. Чем эффективнее они избавятся от радикально-антигосударственного крыла внутри себя, тем на большую помощь государства смогут рассчитывать. Впрочем, в процессе избавления мы им уже помогаем, чем можем.

Ы: Спасибо. В общих чертах понятен подход.

П: Пожалуйста. Обращайтесь еще. Я же, в качестве бонуса, озвучу вам еще одну точку зрения, с которой я, в общем, не солидаризируюсь, но это не лишает ее права на существование. Смотрите. Вот, многие участники т.н. «протестного движения» высказывали вполне революционные лозунги — типа «долой режим немедленно» и т.д. Давайте представим, что эти чаяния осуществились, режим пал в одночасье. И что тогда? Чем заполнился вакуум власти в стране? Ничем, как в 1991-м? Опять же, в русской истории было несколько довольно ответственных моментов, когда царская власть в стране по разным причинам исчезала, — и в эти междуцарствия кто брал на себя высшую ответственность, высшую власть до момента появления нового легитимного главы государства? Правильно, глава русской церкви. Иначе говоря, хорошо бы, чтобы какая-то структура была в состоянии временно взять на себя ответственность за страну в случае неожиданной катастрофы государственности. Сейчас такой структуры нет — помните неуклюжие и безрезультатные попытки тогдашнего патриарха взять на себя роль посредника во время осеннего кризиса 1993 года? Так вот, дополнительной, чрезвычайной гарантией от сползания в анархию вполне может, по мнению ряда лиц, РПЦ — если претерпит некоторое развитие, станет сильнее, авторитетнее, всеохватнее.

Ы: То есть, как я понимаю, функции английской королевы — она фактически не правит при нормальном течении дел, но в случае такой, как вы сказали, катастрофы, отстраивать британскую государственность заново начнут на базе института монарха?

П: Ну, в отдаленном смысле — примерно так.

В ноябре 2011 года мы опубликовали заметку Льва Усыскина «Апология Путина», представлявшую собой воображаемый разговор воображаемого интервьюера (Ы) с воображаемым же, но очень откровенным Владимиром Путиным — «дискуссию, в которой стороны будут, с одной стороны, не по-газетному откровенны в выборе слов, с другой же — не станут опускаться до уровня представлений адресатов нынешнего телевидения, полагающих, что все проблемы имеют простые решения». Диалог получил свое продолжение.